ЛЮБОВЬ И НЕФТЬ. Часть 9
2016
Глава 9
Счастливое отчаяние.
Солнце, перед тем как нырнуть за морской горизонт, превратилось в янтарного гиганта. Оно словно запуталось в паутине перистых облачков, которые быстро таяли и уплывали прочь.
— Даже не верится, что все это наяву, а не на дисплее! У нас на Эйфории такого уже нет, — первым нарушил непривычное для небожителей молчание Хроник. – И не описать словами даже мне.
— А тебе и не надо это описывать, тебе следует протоколировать наши подвиги.
— Но у нас уже давно нет никаких подвигов.
— Нет, так придумай!
Пришельцы сидели у костра, подражая аборигенам, кто на поваленном стволе дерева, кто на надувной табуретке.
— У нас нет такой красоты, потому что наше светило вот-вот погаснет, не то что здешнее. Это очень печально, что мы не можем нашему светилу ничем помочь. – Неожиданно отреагировал на восторженность Хроника более сдержанный и разумный Всезнаец. – Даже я, Всезнаец, не знаю, что нам теперь делать.
Каждый вечер собирались посланцы далекой Эйфории у костра и наслаждались наступившим отчаянием от того, что их план оказался безнадежным.
Волосатики все еще боялись богов и не приближались к ним!
— Совет мудряков на Эйфории, а также Высшее акционерное общество Организации Объединенных планет предупредил своей гравитационной морзянкой о том, что в случае неудачи с добычей топлива на Голубке посланцы могут не возвращаться. Им будет отказано в возвратной визе. Могут навсегда оставаться на своей Голубке, постепенно превращаться в аборигенов, покрываясь волосами!
Невыполненная задача на Эйфории всегда приравнивалась к измене Родине! Еще немного, и всех изведывателей запасов топлива во Вселенной назовут предателями.
Пришельцы впали в безнадегу. И были очень удивлены тому, что эта безнадега начинала постепенно им нравиться. Потому что привела их к ниченеделанию.
— Думайте, думайте! – то и дело повторял свои приказы Генеральный.
Но думать не хотелось. А хотелось любоваться закатом! Купол неба золотился у горизонта. Зарумянились верхушки деревьев за Эдемом. Стали слышнее волны на заливе и птичий гомон в лесу.
— А я завидую здешним недочелам! – вдруг вслух начала рассуждать Неописуйка. – Они каждый день и вечер могут такими красотами любоваться.
— Что ты себе позволяешь? Изменница! – возмутилась Правосудка и тут же вскочила, потому что ей на руку села оса. – Ой, ой, она ж меня сейчас укусит!
— Не тронь ее, поговори с ней по-хорошему!
— Я? Поговорить с этой жужукой? Никогда себя до этого не унижу, даже при форс-мажоре!
Конечно, Генеральный мог бы одним взглядом испепелить осу, но этот взгляд обжег бы руку Правосудки.
Подлетела ночная бабочка.
— Они тут живут, наши недочелы, как эти бабочки, — продолжала вслух очаровываться закатом Неописуйка. – Никогда не торопятся. Их даже дикие звери и то не трогают. Словно на одном языке с ними общаются. Мне иногда кажется, что я и возвращаться не хочу к нам на Эйфорию.
— И я не хочу! – поддержал ее Хроник. – Я здесь хроники свои в рифму записываю. Я тут поэт! А на Эйфории хроник.
И он начал читать сочиненный им стих о том, как жизнь мудрых небожителей благодаря отчаянию наполнилась неожиданно мелкими повседневными радостями.
К примеру, для всех, к их всеобщему удивлению, стало утешение – поесть! Пользуясь тем, что все проголосовали за форс-мажор, а следовательно за право есть все, что ни попадя, небожители с утра разбредались по окрестностям Эдема в поисках этого чего ни попадя. Сестричкам очень понравились бананы, а Роботу для них эти бананы добывать. Своими могучими железными лапами он тряс пальмы с такой силой, что бананы сыпались на голову, и это так веселило самого Робота, что он даже научился смеяться.
Первым сообразил, что можно есть, а чего нельзя, конечно же, Кормилец. Он всю свою сознательную жизнь комплексовал от того, что на Эйфории вынужден был работать дилером блюд, а не творцом вкусной еды. Здесь на Голубке ему удалось наконец проявить свои способности. Он вспомнил, как наблюдал за волосатиками, пока они еще не попрятались, какие травы, коренья, ягоды те собирали. Когда же Кормилец, ставший неожиданно шеф-поваром, впервые поставил на стол местные фрукты, ягоды, сварил суп из кореньев на плазменной горелке, все небожители так объелись, что Доктору пришлось каждому из них проводить анигиляционное очищение. Только клизмы из антиматерии в таких случаях помогали!
Научились пришельцы на Голубке даже охотиться. Буквально ребячью радость доставляла охота самому Генеральному. Сначала он долго выслеживал, летая над опушками и лесочками, свою добычу. Потом, закрыв рукой глаз, чтоб раньше времени не перерасходовать зракоресурс, выстреливал из другого пучком быстрых антинитринов, и жертва падала бездыханной не столь от убийственного луча, сколь от удивления таким изысканным методом охоты на нее.
А какое удовольствие доставляло пришельцам по вечерам собраться вокруг костра, подражая тем же волосатикам, отведать жареного мясца с корочкой, образовавшейся от высокотемпературных протуберанцев альфа-бета-гама-горелок!
Особое вдохновение испытывал Хроник, ставший поэтом. Каждый вечер он читал своим собратьям что-то новое, придумывал какие-то развлечения – превратился в настоящего массовика-затейника. Некоторые из сочиненных гимнов он даже осмелился петь. Ему аплодировали, особенно когда он пел о тех подвигах, которые никто не совершал. Видимо, начало сказываться действие супа из местных грибов. Слушать стихи, сочиненные поэтом Хроником, прямо у костра после грибного супа стало любимым занятием небожителей. Потому что они тоже полюбили этот суп.
Итак, с утра, пробежавшись по бережку, сделав легкую подзарядочку мозговых стимуляторов и надпочечных аккумуляторов от местного восходящего светила, искупавшись и наионизировавшись в освежающем местном море-электролите, забыв о предстоящем великом эксперименте, небожители отправлялись в лес по грибы, а также за ягодами, фруктами и прочей снедью!
Потом под руководством шеф-повара эту снедь приготавливали. Многие впервые научились кулинарничать. Даже Правосудке понравилось – в конце концов, в конституции ничего не сказано о еде и ни слова о грибном супе.
После вкусного обеда все, как полагается, устраивали себе тихий час часа на четыре. Вечером готовили костер из костей того животного, которого съедали на обед. Иногда даже позволяли себе выпить по рюмочке из запасного топливного бака. Ведь летали они на топливе высокоградусном. Конечно, пить его строго запрещалось. Но в условиях форс-мажора? Почему бы и нет?
Ох и пелось после рюмочки горячительного топлива и грибного супа – настоящая эйфория! Даже на их родной Эйфории у них никогда не было такой эйфории.
И никакие мудряки не казались такими страшными, как прежде. А конституция? Да забодай ее местная рогатая скотина!
Многим из пришельцев все меньше хотелось возвращаться на свою историческую родину. Зачем? Но этими мыслями все боялись поделиться друг с другом. Вопрос этот, как правило, возникал у всех поутру, после вчерашнего веселья, когда голова была еще несвежая, а потом снова море, пляж, собирание грибов, лесная снедь и вечерние песни у костра о собственных несовершенных подвигах.
Однажды после очередной общераспевной сочиненки поэта Доктор в порыве как бы случайно обнял сестру Неописуйки рукой. Конечно, он бы с удовольствием обнял Неописуйку, но та жила в своем мире, и он понимал, что это безнадежно. Обнимать безнадежное считал бесперспективным. Почувствовав мужскую руку впервые в жизни не на дисплее компьютера, а на своем плече, Описуйка было дернулась — так не принято! Но тут же вспомнила, что у нее сейчас форс-мажор, ее предохранитель робко вздрогнул, и мечта сбылась: впервые почувствовала себя не настолько умной, насколько должна была казаться всем окружающим. Почувствовала себя своей сестрой, которой всегда завидовала!
Поэт Хроник, подражая Доктору, попытался обнять Правосудку, но та мигом подскочила и заявила, что ни за что на это не пойдет, даже в форс-мажорных условиях! Поэт и Правосудка – это абсурд, который не одобрит ни один совет мудряков.
Пришельцы хорошели собой изо дня в день! Их кожа помолодела, лица зарумянились, мышцы окрепли.
Только Генеральный и Гений понимали, что период застоя так долго продолжаться не может, к добру такая эйфория не приведет. Конечно, мудряки далеко. Но они зорко наблюдают за своими соотечественниками через экстраполяционный туннель-трансформер. И в случае чего достанут на краю Вселенной – тогда всем несдобровать. Особенно Генеральному. Гению-то что, он Гений! Безответственное лицо, с него и взятки гладки.
— Да думай же ты, думай наконец! – не унимался Генеральный, то и дело напоминая Гению о его прямых обязанностях.
— Сам думай, ты Генеральный, ты и думай!
— Я руководитель! Мне думать нельзя. Я должен руководить теми, кто думает.
Генеральный смотрел зажмурившись на трезубец огня над костром и думал о том, что он действительно устал думать. Никогда еще в жизни он столько не думал. Это, наверное, от местной еды! От собственного корма бурчало, как правило, в животе, а от местной еды – в голове. Мысли проносились одна за другой. Они толпились. Точь-в-точь пучок фотонов, сбивающих электроны с их наезженных орбит.
В который раз Генеральный недоумевал, как они, величайшие технократы, покорители Большого космического параллелограмма, не могли справиться и поймать каких-то недочеловеков?
«Странная штука жизнь, — думал Генеральный, глядя на костер, — мы можем их всех уничтожить, но не можем сделать счастливыми».
Эта мысль стала для него открытием: уничтожить легче, чем сделать счастливым!
Да, не все, оказывается, зависит от конституции! Вот местный закат, например. Как ему не приказывай, а он все равно будет по-своему раскрашивать местное небо.
И только Гений никак не мог успокоиться. Он несколько раз летал на скалу в ожидании, что его снова осенит, но даже его бывшие ученики вели себя теперь настороженно и редко приходили на поляну. Невзрачка каждый раз оказывалась где-то рядом и с нежностью из-под какого-то куста или из зарослей телепала ему: «Как жалко, что я не богиня! Мы могли бы быть божественной парой!»
Искры взлетели из костра, улетели в небо и словно превратились в звезды.
«Неужели я тоже становлюсь философом?! — не без грусти подумал Генеральный. – Надо прекращать есть местную еду. Вот сейчас только в последний раз поем, и все, с завтрашнего дня новую жизнь начну».
Он вдруг увидел, как Доктор и Описуйка медленно брели к кустам. Доктор держал медсестричку за руку, и они все время оглядывались, словно не желали, чтобы их кто-то увидел.
«Ого! Вот это да! Не на одного меня еда так действует! Раньше бы этих нарушителей правопорядка закидал молниями. А сейчас? Старею, что ли! И сердце что-то в последнее время подрагивает. Может, Доктору показаться? Только не сейчас, нельзя его отрывать от святого дела».
Генеральный чуть не прослезился. Но сдержался, слезы вредны были для пьезакристаллов. Подозвал Робота:
— Слышь, Роб, ты это… видишь вон тех… которые там еле идут?
— Ну?
— Сделай доброе дело, постой у них на атасе, а то сам знаешь, планета опасная.
— Какая же она опасная, пустая, нет никого.
— А эти жужелицы сплошные, ты их отгоняй, не дай бог не вовремя укусит.
— А чего они туда вдруг пошли?
— Форс-мажор, Роб, понимаешь, форс-мажор, — объяснил как мог Генеральный. Роб закивал квадратной головой, мол, понял, не дурак, но глаза его при этом погрустнели еще сильнее. Как же ему так не повезло в жизни – родиться железкой! Впрочем, стоять на атасе тоже дело полезное и может быть смыслом жизни. Не все железки, кстати, на это годятся. Значит, я железка особенная – у меня талант!
